Мама

Решение нужно было принимать немедленно. Ожидать вестей от Раисы, старшей дочери Анастасии Яковлевны, больше не было смысла. Раиса не приехала на похороны отчима Игоря Сергеевича, не ответила не только на письмо, но и на две срочные телеграммы.
В письме Валентина подробно и убедительно объясняла тете Рае, в каком сложном, а точнее сказать — безвыходном положении все они оказались. Дедушка Игорь Сергеевич, на котором держались и благополучие, и относительный мир в семье Воронецких, умер скоропостижно. Почти одновременно с этим несчастием Костя, муж Валентины, получил назначение на север, на большую нефть. Назначение было почетным. Костя давно ожидал его, как счастливую перемену в жизни, переезжать нужно было не задерживаясь, но все осложнялось вопросом: «Что делать с бабушкой Анастасией Яковлевной?»
Квартира была Костина, служебная. Увольняясь, он был обязан ее освободить. На севере, в молодом городке нефтяников, ему с Валентиной и двумя ребятами какое-то время предстояло жить в общежитии. Тащить бабушку с собой на север было просто немыслимо, но и оставить одну тоже нельзя. Даже если бы удалось где-нибудь на окраине снять частную комнату — все равно, жать одна она не умела и не могла.
Младшая дочь бабушки — Александра Игоревна, приехавшая па похороны отца из Прокопьевска, тихонько плакала, не подавая голоса. Она сама жила с дочерью, зятем и двумя внуками в однокомнатной квартире. На ночь для нее в кухне ставили раскладушку.
Теперь, когда Костя увозил семью за тридевять земель, взять к себе овдовевшую мать, конечно, должна была бы старшая дочь Раиса, но уже много лет она со стариками не общалась. Все знали, что виновницей разрыва была мать, отчиму Раиса иногда писала, но проводить его в последний путь все же не приехала и не откликнулась на умоляющее письмо и телеграммы Валентины.
Кроме Раисы и Александры была еще одна дочь — Виктория, но она с самых молодых лет считалась в семье «отрезанным ломтем». Закончив семилетку, пошла в ФЗО, только чтобы получить место в общежитии и уйти навсег¬да из дома. На похороны Виктория приехала одна, без мужа, остановилась в .гостинице и прямо с кладбища уехала в аэропорт, не посидевши за поминальным столом.
Слова «дом престарелых» первой решилась произнести вторая внучка Анастасии Яковлевны — студентка, Маргарита. Она с мужем Славой жила в Новосибирске, в аспирантском общежитии, и взять бабушку к себе тоже, конечно, не могла.
Валентина хмуро отмалчивалась, на Маргариту с гневной отповедью обрушился Костя. По его словам получалось, что семья, отдавшая своего старика в дом престарелых, покрывает себя несмываемым позором. Как это так? У трех дочерей не нашлось угла для старухи-матери?! Тут сразу все заговорили, перебивая друг друга. Вспомнились давние обиды, посыпались взаимные упреки, назывались обидчики и пострадавшие в том или ином семейном конфликте.
Дальняя родственница и близкий друг покойного Юлия Павловна Соловьева, приехавшая на похороны из-под Читы, слушала молча. Когда Костя и Слава начали настаивать на том, что бабушку должна все же взять к себе одна из старших дочерей — Раиса или Виктория, по¬скольку и у той и у другой прекрасные жилищно-бытовые условия,—-Юлия Павловна тихо, но так, что все сразу замолчали, сказала:
— Бог с вами, мальчики, что вы говорите?! Заставить взять бабушку, насильно? Да как же они жить-то будут?! Они давно стали совершенно чужими, вы же всё' прекрасно знаете...
Эту невеселую семейную историю Юлия Павловна рассказала старому другу юности Ирине Андреевне Смирновой. Встретились они под вечер того' печального дня случайно у трамвайной остановки. Много лет назад молодыми девчонками начинали они трудовой путь в одной поселковой школе. Юлия учительницей - начальных классов, Ирина — старшей пионервожатой. Жили в одной частной комнатушке, хорошо, по-девчоночьи дружили, но потом разлучила их война и, казалось бы, навсегда разлучила. И вот теперь, с трудом узнавая друг друга, обрадовались они встрече чуть не до слез.
Юлия Павловна уезжала в свою далекую Читу на следующий день и охотно приняла предложение Ирины Андреевны пойти к ней ночевать. Обычно при таких встречах разговор вначале раскручивается по обычной схеме бесконечных «а помнишь?» На этот раз Юлия Павловна никак не могла переключиться с рассказа о смерти и похоронах Игоря Сергеевича, о том, каким ударом была для семьи его скоропостижная смерть:
— В этой семье с самого начала все непросто складывалось...— рассказывала она, устраиваясь поуютнее в постели, раскинутой для нее Ириной Андреевной.— Игорь-то моложе Насти был на шесть лет. Представляешь? Он — молодой человек, только институт закончил, а она вдова с двумя девчонками. Очень уж хороша была собой, а Игорь — однолюб. Увидел и присох на всю жизнь. Девочки — Раиска и Виктория — до Игоря жили в деревне, у Настиных стариков. Матери почти не знали, Ухитрилась Настя родить их обеих в ненавистную свекровку. Игорь, как поженились, сразу забрал девочек из деревни, усыновил, но всем правилам. Девчонки к нему привязались, а с матерью так и не сблизились. Наоборот, с годами отношения между ними все обострялись. От Игоря она двух девчонок родила — Александру и Люсеньку. Люсенька— «красавица, свет в окне». Вообще-то действительно хорошая девчонка была. Красивая — в мать, а умом и характером — в отца. Умница, а вот мужа доброго себе выбрать не сумела. Не получилась у нее личная жизнь. Вернулась к родителям беременная. Родила двойню— Валю и Маргариту-—и вскорости. умерла нелепо от простуды. Зять через полгода женился, Игорь с Настей девочек ему не отдали... Вот так-то вот. Представляешь себе? Родить четырех дочерей, двух внучек вырастить, а голову под старость преклонить некуда... Верила бы я в бога, сказала бы, что бог Настю за старших девочек карает... При живой матери сиротами росли...
Рассказывая о семье Воронецких, Юлия Павловна как-то очень взволнованно и тревожно все возвращалась к мысли о доме престарелых. О своей семье, о том, как сложилась ее личная судьба, она ничего толком не успела рассказать, и Ирине Андреевне невольно подумалось: да не о себе ли она печалится?
— Нет, нет, Ируся, что ты? — откликнулась Юлия Павловна на ее осторожный вопрос. Лицо ее оживилось, голос потеплел:
— У меня ребята хорошие. Леня с семьей на севере живет. Видимся, правда, нечасто. Но пишут они аккуратно, не забывают, посылки шлют, подарки. А живу я с дочерью, с Наташей. Зять Володя очень порядочный добрый человек. И на внуков мне грех жаловаться. Хорошо живем, дружно... Только... Ты не удивляйся, Ирина... Об этом я еще никогда, никому... ни одного словечка. Думаю, думаю в одиночку, до такого иной раз додумаешься... Вот, понимаешь, читаем мы в газетах, в журналах — умные грамотные люди спорят о том, может ли мать стать для своих детей обузой? Нет, ты подожди, не перебивай меня. Я ведь не о ком-то, я о себе расскажу. Ты мою маму знала. Помнишь, какая она была замечательная? Ее положительно все уважали и любили. И скажи бы мне тогда кто-нибудь, что придет такое время, когда я буду маме своей смерти молить... Господи, да никогда бы я такому не поверила! А оно пришло — время-то это страшное. Больше двух лет лежала моя мама без движения, в параличе.
И пришел такой день, когда я, как избавления, стала ее смерти ждать. Ты думаешь только потому, что мучительно было на ее страдания смотреть? Нет, Ириша, сама я измучилась и устала. А была-то я молодая тогда, здоровая...
Так вот — нашей семье люди завидуют. А особенно завидуют мне, что я в детях такая счастливая, что внуки меня любят... не обижают. Семья наша— пять человек. Квартира — три комнаты. В спальне Наташа с мужем, в маленькой комнате я и Оленька, внучка моя любимая, в восьмой класс перешла. А Вадим, студент, в столовой на диване обитает. Оленька моя здоровьем не очень крепкая, учится хорошо, устает она. Для нее самое дорогое — сон. Хороший, спокойный сон, а я, Ирина, храпеть стала во сне. Второй год уже. Такая гадость, такое мучение... По себе знаю: сама не могу спать, если в комнате рядом кто-то храпит. Оленька иногда засидится за книгами, и я уже не ложусь, терплю, жду, когда она ляжет и уснет, может быть, думаю, заспится и не услышит, когда я захраплю. А у нее с детства сон легкий, чуткий. И хоть бы один раз она, ласточка моя, рассердилась... встанет на цыпочках и тихонечко, осторожненько: «Бабуленька, ляг на бочок!»
Юлия Павловна сухо всхлипнула:
— Вот и приспособилась я ночи-то в ванной комнате коротать...;
— Кто же это, интересно, тебя надоумил? Или сама открытие совершила?
— Старушка одна знакомая. Бронхит у нее хронический, кашель по ночам душит, а с ней в комнате двое внучат.
И это бы еще полбеды, хуже всего то, раз уж разговор на откровенность пошел — характер у меня испортился... Сама себя не узнаю... иной раз прекрасно понимаю, что не права, а остановиться уже не могу. Никогда я раньше не позволяла себе на детей орать, а теперь... И, конечно, больше всего Оле достается.- Как-то накричала на нее, теперь даже и не вспомнить из-за чего. Так потом самой стыдно было!.. И смешно... Оленька же с первых дней, на моих руках росла, так что за ее воспитание я полностью в ответе. Ну пока что так вот и шло у нас помаленьку. Поссоримся, иногда и поплачем немножко, потом заберет¬ся она ко мне под одеяло, прижмется, как котенок... теп¬ленькая, худенькая,
А недавно случилось такое. Не повесила она сразу форму на плечики в шкаф, я и принялась ворчать. Повесила она форму, села уроки делать, а я ворчу. Она гово¬рит: «Баба, ну хватит!» А я ворчу. «Неужели,— говорит,— тебе самой не надоело?» А я не могу остановиться, ворчу и ворчу. Оперлась она подбородком на руку, смотрит на меня задумчиво, как-то по-взрослому, печально... «Значит,— говорит,— это правда, что человек под старость из ума выживает?»
Юлия Павловна, отбросив одеяло, села в постели, опустив босые ноги на коврик. В несоразмерно широкой ночной сорочке Ирины Андреевны она выглядела особенно маленькой и хрупкой.
— Ты подумай сама, Иринушка, выходит, устала от меня моя девочка... от воркотни моей, от храпа ночного, от стонов моих... Суставы мои ревматизм грызет, печень мучить начала... ну, не вытерпишь иной раз и захнычешь. А я ведь еще пока на ногах, помогаю, сколько сил хватает, по дому. Наташа-то видит, что трудно мне, сердится — лежи, говорит. А как улежишь? Приходят они с работы, ребята из школы домой, усталые, голодные, а тут не при¬брано- и горяченького поесть не приготовлено. Как-то Во¬лодя, зять, даже прикрикнул на меня: «Лежи, пожалуйста, говорит, лежи — отдыхай!» А я в слезы, мне другое за его словами послышалось: «Не можешь — не делай, а если делаешь, так не стони и не жалуйся!»
Обидчивая стала, слезливая — самой противно... И это в нашей семье, которой люди завидуют, а ты послушай-ка, присмотрись, что в иных семьях творится, где ни люб¬ви настоящей, ни жалости друг к другу нет. И обычно в этих семейных неурядицах чаще всего обвиняют молодых. И бездушные они, и эгоисты, а ведь не всегда это спра¬ведливо. Трудный мы народ — старики. Молодым-то очень крепкие нервы с ними нужны. И чаще всего они рады бы создать для старика все условия, но не от них это зависит. Первое условие – жилье. Комнатка отдельная необходима, уход.… А чтобы уход обеспечить, нужно кому-то, дочери или невестке, оставить работу, а всегда ли это возможно — прошить семье па одну зарплату? Так где же выход? Тот же дом престарелых? Ты, Ириша, всю жизнь с общественной работой связана, скажи правду — как в этих домах старикам живется?
— Спросила бы что-нибудь полегче...— Неохотно откликнулась Ирина Андреевна.
Не дождавшись ответа, Юлия Павловна тихонько за¬смеялась:
— Ты знаешь, я к чему разговор-то веду? Встретила я недавно знакомую. Она в моих годах, так же замоталась с внучатами, с домашними делами. Я ее не узнала — так она посвежела, можно сказать — помолодела. Я ее спрашиваю: «Ты что, на курорте, что ли, побывала?» А она смеется: «Лучше, говорит, чем на курорте!» Есть у нас под городом Дом отдыха. Молодые туда едут только летом, очень уж природа хороша. А зимой иногда наполовину пустовал. А теперь старики-пенсионеры его заполонили. Ей сын сначала на один сезон путевку взял, а потом еще на месяц продлил, потом еще на два сезона. И ты знаешь, что ей больше всего пришлось по душе? Люди. Все пожилые... учителя, два старых врача, библиотекари, воспитатели. Для старого человека самое дорогое — это общение... главное, чтобы тебя понимали. Они там и читали вместе, фильмы обсуждали, музыку любимую вместе слушали, по вечерам пели под две гитары, день рождения одной старушки гуртом праздновали. И еще дел разных полезных кучу переделали; библиотеку в порядок привели, белье все перештопали, накидущек нарядных на тумбочки нашили... Мастерицы готовить в кухне поварихам помогали, из тех же продуктов такую вкуснятину готовили, все нахвалиться не могли; кто приболеет, домой не отпускали, ухаживали друг за другом сами.
Вот я и думаю: почему бы не открывать такие небольшие... ну, как их назвать?
— Пансионаты — подсказала .Ирина Андреевна.
— Правильно! — обрадовалась Юлия Павловна. Пусть бы платные, и обстановку пусть бы из дома свою привозили, и одежду, чтобы государству поменьше расходов было. Только одно условие обязательное: пусть очень маленькая, но каждому отдельная комнатка. А сколько конфликтов семейных разрешилось бы. Наладились бы отношения добрые в семье. Нужно молодым поехать куда-то или кто-то в семье приболел, приехали бы — попросили: «Выручай, мама!» Или, скажем, соскучилась я о внуках, села в автобус, приехала — погостила.
— Голубая мечта стариковского племени...— усмехнулась Ирина Андреевна, но тут же перебила сама себя: — Собственно, сегодня это уже не только мечта. За последнее время на нашем стариковском фронте намечаются кое-какие перемены. Ты спрашиваешь меня — как живется старикам в доме престарелых? Ответить в одном слове: хорошо или наоборот — плохо, невозможно. Ты никогда не задумывалась — почему наши старики панически боятся попасть в дом престарелых? И второе: почему близкие считают для себя позором, если их старик находится в таком доме? За последние годы эти два «почему» я задавала сотням самых различных людей. Ответ на девяносто процентов стереотипен — «Понятия не имею!» А некоторые искренне удивляются, узнав, что у нас есть такие дома... Ты только что сказала, что в жизни старого человека главное — это общение и чтобы люди, среди которых он живет, его понимали. Вот этот принцип, один из главных, у нас и нарушен. Государственная сеть в основном состоит из домов, которые называются домами-интернатами общего типа... Понимаешь? Общего типа... Получается такой винегрет, что ни о каком заслуженном отдыхе не приходится и мечтать.
 Представь себе такую картину: старенькая учительница с сорокалетним стажем работы в школе, а ее соседка по комнате — скандалистка... И алкоголики... Одних они лишают покоя, других, бесхарактерных, спаивают, вымогают у них деньги на водку...
Но сейчас наступает такое время, когда стала очевидной основная истина: в создании сети домов престарелых необходим дифференцированный подход. Уже есть решение об открытии пансионатов для ветеранов труда производственных объединений, предприятий, создание пансионатов гостиничного типа в городах.
— Ты знаешь, самое тягостное впечатление производят живущие в этих больших, на 500—600 человек, интернатах общего типа старушки-колхозницы.
Стояло у дороги дерево — старое, неухоженное. Пожалели люди, выдрали его с корнями, пересадили в свежую, плодородную почву, поливают обильно, удобрениями подкармливают и удивляются — но приживается дерево, сохнет на глазах. Доярки, телятницы, полеводы, что в самые тяжкие дни и фронт кормили, и нас с тобой, и детей наших. Почти у каждой в личном деле похоронная, а у иной и две. И вот — состарились, перехоронили всех кровных, близких и везут их от старого гнезда, от родных могилок порой за сотни километров, в чужой дом... общего типа,
— Вот ты говоришь, что уже есть решение, чтобы открывали разные дома, ну и что же делается?
— Делается... но... Я же тебе говорила о двух «почему». Старики боятся дома престарелых, а родственники считают позором, если мать или бабушка будут жить в нем.
Почему? Вот и добрались мы с тобой до самого донышка. Не в домах для старых людей, в конце концов, дело. Нужно менять вообще наше отношение к проблеме старости. Слова звучные о счастливой старости мы произносим, не задумываясь, песни поем—«... старикам везде у нас почет!» или зтак бодро, с присвистом «...старость меня дома не застанет!» Молодым десятки лет внушаем, что старость положено уважать, толкуем без конца о преемственности поколений, о эстафете поколений... Превратились эти правильные, умные слова в трафарет, не воспринимаются они молодыми.
Пропаганда наша в этой области слабая. Сегодня все мы, боимся рака, но где-то, подсознательно, каждый себя успокаивает - но ведь не обязательно же я... А старость никого не милует. Она неотвратима для каждого. И вот я считаю, что взрослые люди обязаны рассказать ребенку, как быстротечна жизнь человека, как .мимолетна молодость, научить беречь ее, дорожить каждым днем.
Да, старость неизбежна, по когда она к тебе придет и какой она будет — зависит только от тебя. Одних она настигает в пятьдесят лет — отвратительная и для самого, и для окружающих, а может и в восемьдесят лет старость быть красивой, доброй, деятельной до конца...
— Нет, Ирина, как хочешь, а мне ребятишек жалко, доказывать, что и он будет старым..,
— А не жалко, когда он с двенадцати лет курит? В пятнадцать и водки полстакана вытянет, не поморщившись. Все это, Юленька, не так просто. Необходима координация всех средств воспитания и пропаганды. Нужны не только проповеди, как бы ни были они убедительны и доказательны, нужно каждого мальчишку, каждого подростка заставить понять наглядно через экраны кино и телевидения, через книгу и квалифицированную беседу — заставить убедиться, какую страшную, разрушительную работу производит в организме человека эта невинная си¬гарета или пустяковая рюмка водки.
— А нам сейчас что делать? — невесело перебила Юлия Павловна.
— Что делать? А не сидеть сложа руки, не ждать, когда кто-то преподнесет на тарелочке с голубой каемочкой, скажем, пансионат гостиничного типа или организует помощь на дому одиноко живущим старикам. Везде есть советы ветеранов, везде есть Советская власть и партийные организации. Воюйте, не хнычьте, не стоните по углам. Идите за помощью к молодежи в райком, в горком, в обком комсомола. Поверь, эти «бездушные эгоисты?> славный народ. С ними можно большие дела делать, ну, а теперь — спать! Смотри, скоро светать начнет.