Мама

Ты понимаешь, дело даже не в том, что она говорит, а как говорит. Именно тон, каким она с нами вдруг заговорила.

Жили вместе почти шесть лет, и все было хорошо.

Случалось, конечно, ругались. Я, по правде сказать, в последнее время здорово психовать стал, грубил ей иногда. Ну, поплачет, подуется, и опять все обойдется. Первые годы, когда я ее привез, всем нам туго пришлось. Мы поженились — я на четвертом курсе был. Натка на первом, — и вскоре Ма-ришка наметилась. Пришлось за матерью ехать.

А она только-только на пенсию пошла. Собиралась как раз в Алма-Ату, к тетке Ане ехать на яблоки да виноград.

Поплакала, конечно, но все же согласилась помочь нам, пока я институт не закончу. Закончил институт, в аспирантуре оставили. Кандидатскую защитил. Раньше жили в общежитии, комнатушка — на четверых пятнадцать метров. Материально едва-едва концы с концами сводили. Маришка рёва была страшная, болела часто, и все было ничего! Не жаловалась, не хныкала... ни разу, ни одним словом не упрекнула. Наоборот, нас еще подбадривала: «Потерпите, вот получим квартиру, ты, Сашок, диссертацию закончишь, Наташа диплом получит...»

А теперь — квартира со всеми удобствами; у нее отдельная комната; денег втрое больше; Маришка подросла, в садик ходит... Казалось, чего бы еще нужно? Натка диплом защитила, работу получила хорошую, а через неделю мамаша вдруг заявляет:

—                    Теперь, Саша, придется тебе вставать пораньше. Будешь сам Маришку в садик провожать.

Я говорю:

—                  Почему это я обязан раньше вставать?

—                   Потому что Наташе далеко ездить, а тебе попутно. И еще потому, что ты папа.

—                  Я папа, — говорю, — а ты кто? Тетка чужая?

—Нет, почему же? Тебе я мать, а Маринке бабушка.

—                    Я об этом помню...

Спокойно так, понимаешь, отвечает:

—                    А вот вы, видимо, забыли, что пять лет назад родили ребенка. Я его вам пять лет растила, дала Наташке возможность спокойно учиться, а тебе диссертацию защитить. Я свой долг с   лихвой   выполнила и больше никому ничего не должна.

Говорит и улыбается:

—                    Вам теперь самим придется о   своем родительском долге вспомнить. Слава богу, обоим под тридцать лет...

Меня зло взяло:

—                    Ведь и ты тоже не так уж стара и больна...

—                     Совершенно, — говорит, — правильно,   сынок. Не настолько я еще стара и больна, чтобы отказаться от жизни. Я вам отдала шесть лет своего отдыха, а они ведь уже на исходе, годы-то мои. Поэтому давайте договариваться и распределять обязанности.

И пошла выкладывать пункты договора:

—                    Брать из садика Марину буду я, чтобы вам но бегать с работы, высунув язык. Буду готовить обед. На рынок и в магазин будет ходить Саша. Стирка и уборка квартиры теперь Наташина забота. Три вечера в неделю — ваши, два — мои.     Суббота — ваш выходной, воскресенье — мой. Или наоборот, предоставляю вам право выбора. По утрам на меня не рассчитывайте. Пора и мне испытать, что это такое: полежать утром лишний часок в постели. Отпуск планируйте   не позднее июля, потому что на август и сентябрь я уеду к Аннушке в Алма-Ату. И, пожалуйста, Саша, не злись и не груби. Больше я тебе хамить не позволю.

Представляешь? Предъявила ультиматум, вручила ноту и спокойно удалилась на собственную жилплощадь.

И дверь за собой закрыла.

Двадцать лет назад это была трехкомнатная коммунальная квартира на три семьи. Анна Яковлевна с дочерью Верой занимала небольшую тихую комнатку в конце коридора.

На двадцатом году Вера вышла замуж, а когда подошло время родиться Витасику, молодые перебрались к Анне Яковлевне, обменявшись комнатами с ее соседом, который очень любил Верочку и охотно пошел на обмен, чтобы дать возможность Анне Яковлевне объединиться с детьми и снять с Верочки заботу о ребенке. Через несколько лег освободилась и третья, большая светлая комната. Зять Николай Сигизмундович к том;'' времени уже имел ученое звание, ему полагалась дополнительная площадь. Комната осталась за ними.

Квартира была заново отремонтирована, благоустроена, и наконец-то Вербицкие зажили «по-человечески». У молодых была хорошо обставленная спальня, Витасик жил с бабушкой в ее комнатке, а столовая служила и гостиной, и приемной Николая Сигизмундови-ча, когда к нему приходили его сотрудники по институту. Семь лет назад семья Вербицких неожиданно увеличилась. Приехал племянник Николая Сигизмун-довича, единственный сын его любимого старшего брата, который в свое время заменил для Николая Сигиз-мундовича рано умершего отца.

Игорек, очень симпатичный, воспитанный мальчик, приехал учиться в институт Николая Сигизмундовича. Конечно, невозможно было допустить, чтобы Игорек скитался по общежитиям, он должен был жить в семье дяди, под его руководством и опекой.

Положение создалось критическое. Где-то нужно было поставить еще одну кровать, и мальчику нужен

отдельный рабочий стол. Приходилось жертвовать столовой.

Выход из положения нашла бабушка. Она переселилась в кухню, а ее комнату стали называть комнатой мальчиков.

Несмотря на разницу в годах — Витасику было всего девять лет, — мальчики очень дружили и прекрасно уживались в небольшой бабушкиной комнатке.

А в кухне, перегороженной большим старым буфетом, за ситцевой портьерой, получился довольно уютный угол. В него свободно вместилась раскладушка, небольшой столик и ножная швейная машина, с которой бабушка не расставалась.

Правда, кухня была проходная, в нее выходили двери туалета и ванной комнаты, но ведь семья-то своя, что тут особенного?

Тем более, что вставала бабушка раньше всех, чтобы успеть приготовить горячий завтрак и, проводив семью, сразу же приниматься за уборку квартиры.

Все это было семь лет назад. Давно закончил институт и уехал к родителям Игорек, «малыш « Витасик перешел в девятый класс, начала стареть и прихварывать бабушка. Теперь на кухне хозяйничала приходящая домработница Поля. А сегодня...

—                    Веруся, сходила бы ты в   поликлинику... мой врач Сергей Геннадьевич просил, чтобы ты зашла...

—                    А что такое, мама? Что случилось? — встревожилась Вера Павловна.

—                   Да ничего не случилось, его беспокоит моя бессонница. Я ведь, детка, уже полгода' спать не могу...

—                    В чем дело? О чем разговор, уважаемые дамы? — Николай Сигизмундович прекрасно настроен.   Дела в институте идут великолепно. Предстоит интересная заграничная командировка. — Так что   же   стряслось? Чем мои дамы озабочены?

—                   Мама жалуется на бессонницу, ее врач просил меня зайти к нему в поликлинику.

—                   Да, бессонница — пренеприятная штука! Сам не раз испытал, знаю. Но вы, Анна Яковлевна, не должны расстраиваться... Возрастные явления, что поделаешь, дорогая, годы!   Мне сорок четыре, а   я уже начинаю ощущать груз лет. Нужно, Верусик,   сходить к посоветоваться. Есть великолепные снотворные. Безвредны и действуют радикально. Они не всегда бывают в аптеках, но думаю, что я смогу достать...

—                   Снотворные может применять тот,   кто имеет возможность выспаться, а я этой возможности лишена... — тихо сказала Анна Яковлевна.

—                  То   есть?! — удивился   Николай   Сигизмундо-вич. — Я вас не понял...

—                    Я не могу больше жить в кухне...     Я устала...      мне покой нужен, вы же сами говорите, годы...   И на раскладушке я со своими больными суставами больше спать не могу...

Анна Яковлевна через силу улыбнулась:                                                                                                                                                                                                                                 

—                   Я утром из нее никак не могу выбраться,..                                                                                                                                       

—                   Не понимаю, что же вы хотите?

—                    Я хочу занять свою   комнату.   Когда   Игорек уехал, я все ждала, надеялась, что вы сами поймете... два года прошло, как он уехал...

—                    Анна Яковлевна, Виталий уже юноша, и вы сами знаете, как много ему приходится работать..,

—                   Мамуся, что с тобой?! — перебила Вера Павлов на. — Просто тебе сегодня нездоровится, у тебя плохое настроение... Ты же так   любишь Витасика...   Боже мой! Я просто ушам не верю!   Успокойся,   мама, все можно обсудить, обдумать... Ты знаешь, Коля, сделаем так: эту старую громадину — буфет — давно пора из кухни выбросить. Купим кухонный гарнитур, он так мало занимает места. Закажем хорошенькую легкую ширму для мамы, Витасику купим диван-кровать, а маме поставим ее тахту из Витасиной комнаты, холодильник можно поставить в коридор,   конечно, он своим шумом беспокоит маму...

—                   Верочка... ты пойми! — взмолилась Анна Яковлевна. — Мне покой нужен! Вечером я так хочу спать, а у нас ведь редкий вечер нет гостей... или у Витаси-ка мальчики... в кухне все время люди... до двенадцати, до часу ночи... Потом вы уснете, а у меня сон переломился, я лежу, лежу... господи! Под утро задремлешь, а в семь уже Поля приходит... Витасик душ принимает, потом вы встаете...

— Зато, Анна Яковлевна, с девяти и до пяти часов дня в вашем распоряжении вся квартира, неужели в течение дня вы не можете выспаться?

Анна Яковлевна пристально, с каким-то странным, жестким любопытством смотрела в лицо зятя. Чужое, незнакомое лицо. Неужели это он, любимый зять, честный и справедливый, которого она знала больше двадцати лет?

А Вера? Неужели это она, ее Верунька? Эта чужая толстая женщина — красные пятна на лице, злые глаза... Что же с ними случилось? Как это она не заметила, просмотрела, когда они стали такими...

—                   В конце концов у вас есть сын... — услышала она холодный и жесткий голос зятя, словно сквозь сои услышала... — Не нравится вам у нас,   поезжайте к Александру...

Анна Яковлевна тяжело поднялась и, преодолевая внезапно возникший в ушах острый и резкий шум, сказала, спокойно усмехнувшись:

—                    Спасибо за  совет,    Николай   Сигизмундович, Александру я не помогала детей растить, потому что двадцать лет жизни отдала Верочке и вам. Я думала, что я для вас мать, а оказывается, была я вам нужна как кухарка, прачка... нянька...

—                 Мама, одумайся, что ты говоришь?! Зачем эти упреки?! Ты делала то, что делают все матери...

—                   Правильно, дочь. Я   выполняла   материнский долг, выполнила его до конца, безотказно. Но люди говорят, что, кроме материнского, бывает   еще и сыновний долг, в данном случае дочерний. Вы о таком не слышали? Так вот. Ехать мне некуда и незачем. Здесь мой дом. Моя комната, в ней я и буду жить.

Шум в ушах усилился, и в глазах начинало рябить. Она уже плохо слышала, что говорили дочь и зять.

Да и не следовало ей больше ничего слышать.

...Она лежала на своей раскладушке, закрывшись с головой одеялом. Ушли в театр Вера и Николай Сигиз-муидович. Пришел Виталий. Анна Яковлевна слышала, как Поля говорила с ним в коридоре сердитым полушепотом. Потом, видимо, задремала, померещилось, что кто-то тянет осторожно одеяло.

Перед раскладушкой на корточках сидел Витасик.

—                   Вставай, бабуся, переселяться будем... Ну, чего ты расстроилась? Это же я, балда, осел лопоухий, виноват. Не мог сам додуматься.   И ты   тоже   хороша, сказала бы мне сразу, как Игорь уехал... Ты думаешь, мне здесь хуже будет? Завтра я буфет к чертям собачьим, в сарай... Во всю стену стеллаж под книги сгро-хаю, стол вот сюда к окну, раскладушку днем за печку, представляешь, как здорово получится? Чего ты плачешь? Зачем ты с ними говорила?! Это же мещане, обыватели... Ты с ними не смей говорить, пока они перед тобой не извинятся...

Из-за портьерки выглянула Поля, сердито цыкнула на Виталия:

— Хватит болтать-то! Аида перевозиться, я там твои манатки уже склада. А вам, Яковлевна, нечего переживать... тоже мне... пришла охота... переживать. Правильно Витька-то говорит: пущай прощения попросят, а вы еще подумайте, прощать или нет. Вы своем праве, давно было пора... Айда, Витька, пошли стол перетаскивать!