Как все-таки легко могут человеку испортить настроение.
Целый день Юлька вела себя исключительно благонравно. Не лезла, куда не положено, ничего не опрокинула, не разбила, не разлила. Утром сама попросила бабушку расчесать волосы и без единого словечка съела полную тарелку ненавистной овсяной каши, которую бабушка варила всегда, когда была не в духе. После обеда Юлька сама взобралась на мамину кровать и сама уснула, не дожидаясь, когда бабушка приляжет рядом и начнет похлопывать ее по спине ладошкой.
Утром бабушка и мама Зоя совсем друг с другом не разговаривали, а когда мама пришла с работы на обед, они громко поссорились, и, уходя, мама даже забыла, как обычно, поцеловать Юльку на прощание.
Под вечер Юлька примостилась в комнате к окну. За окном вставали ранние зимние сумерки, потом совсем стало темно, а мама все не шла и не шла. Игрушки опротивели, поговорить было не с кем, очень хотелось поорать, но связываться сегодня с бабушкой было опасно. Она угрожающе шаркала по кухне валенками, швыряла посуду и время от времени что-то бормотала, словно Юльки совсем не было на белом свете.
Поздним вечером, когда Юльке давно уже полагалось спать, бабушка притащила из кладовки ванну и крикнула Юльке, чтобы она шла раздеваться.
Купание Юлька очень любила, но сегодня валенки почему-то не хотели сниматься с ног, пуговицы не расстегивались. Сдирая через голову Юльки платьишко, бабка чуть не оборвала ей оба уха... И вода оказалась слишком горячей. Юлька не выдержала и разревелась. Место, по которому положено шлепать, находилось под водой, поэтому бабушка сначала звонко шлепнула Юльку по голой спине, а потом еще разок дала по затылку.
Вволю наоравшись и еще продолжая негромко подвывать, Юлька сидела в ванне, сердито окуная резиновую утку в мыльную воду.
— Подожди, подожди, голубушка! — грозилась бабка, намыливая губку.— Придет мать, я ей все расскажу. Она с тобой для праздничка поговорит по-хорошему!
Юлька еще немножко повыла, но уже с перерывами и без всякого удовольствия, исключительно из принципа, только бы бабушка не воображала, что Юлька испугалась ее угроз.
Матери Юлька ни чуточки не боится. Самое большое, рассердившись, мать может поставить в угол, и то не надолго.
Юлька и ее мать совсем разные, Юлька — толстая, смуглая, щекастая. Когда смеется, глаза у нее сплющиваются в косые, узкие щелочки. Мама Зоя — худенькая и большеглазая. У нее тяжелые желтые косы, а на носу и под глазами хорошенькие золотистые веснушки. Юлька очень любит поговорить, молчать она может только когда спит, а мама Зоя, наоборот, больше любит слушать, и рассмешить ее не так-то просто.
Говорят, что раньше, когда Юльки еще не было на свете, Зоя Таранюк была самой веселой из всех девчонок совхоза. Соседки, сидя с Юлькиной бабушкой на крылечке, рассказывали:
— Ваша Зойка попервости-то, бывало, всех девчонок перепоет, перепляшет. А теперь не узнаешь девку, куда что девалось? На работу такая же жадная, а веселье как рукой сняло.
Плясать мама Зоя разучилась и поет, только укладывая Юльку спать. И все-таки никогда им вдвоем не бывает скучно. Они часами могут рассуждать о маминых телятах, какие они у нее здоровенькие и послушные, как хорошо они кушают и ложатся спать когда положено. Каждый раз, когда на ферме появляется новый теленок, Юлька помогает матери придумывать для него подходящее имя.
А бабушка только умеет сидеть с соседками на крылечке и рассказывать все про одно: как хорошо жилось ей «дома» и как не хотела она ехать к Зойке в Сибирь.
— Мне когда Сашуня написал, что с Зойкой такое стряслось, я как ее домой звала! Так разве они, теперешние, матерей-то слушают? — скучно, жалуется бабушка, покачивая на коленях дремлющую Юльку.— Сыну Николаю двоих вынянчила, думала — отдохну теперь от ребят, а пришлось вот на старостри с родных мест сниматься, ехать на край света внучку богоданную выхаживать. Куда же от них денешься? Что бы она, полудурье, одна с ребенком-то делать стала?
Бабушка называет Юльку по-разному; «Богов подарочек», «Богоданка», «Безотцовщина», и непонятно, почему матери не нравятся эти смешные слова. Иногда она даже плачет и потом часами не разговаривает с бабушкой.
Юлька всегда очень скучает о матери и ждет не дождется вечера, потому что по вечерам она обычно никуда не уходит и Юлька может с ней наговориться досыта. За день у Юльки скапливается масса новостей, которые необходимо вечером выложить матери.
— Тети Датина котка мытку тьева,— докладывает она за ужином.
В переводе это означает, что соседская кошка съела мышь. Так уж устроен Юлькин язык, что без переводчика ее понимают только бабушка, мама да еще Татуня.
Татуня — это дядя Саша, Сашуня, как его называет бабушка. Еще она называет его земляком, потому что Сашуня учился в школе с бабушкиным сыном Николаем и на целину приехал в одно время с Зоей. Мать называет его Сашей, а иногда Сан Па-лычем.
Когда Юлька впервые произнесла «Татуня», бабушка охнула и засмеялась, покосившись на мать, а мать приоткрыла рот и начала медленно краснеть. Краснела, пока у нее на глазах не выступили слезы. А Сашуня схватил Юльку под мышки, поставил к себе на колени и, близко заглядывая ей в лицо, быстро спросил:
— Как ты сказала? Кто я? Как ты меня назвала? Юльку очень удивило, что простое слово произвело на взрослых такое неожиданное впечатление.
— Та-ту-ня! — вразумительно повторила она по слогам, кивая в такт каждому слогу головой, чтобы помочь своему толстому, неповоротливому языку.
Сашуня стиснул Юльку большущими, удивительно удобными ладонями и очень серьезно сказал:
— Правильно! Умница ты у нас растешь. Совершенно точно определила! —и ткнулся носом Юльке в живот.
Юлька охотно завизжала. Это была увлекательная игра. Татуня грозно рычал, щелкал зубами и норовил куснуть Юльку за живот, но сделать это не так просто, потому что Юлька вся как налитая и живот у нее хоть и небольшой, но тугой, как барабанчик.
Еще недавно Татуня приходил к Юльке почти каждый вечер. Б карманах у него всегда находилось что-нибудь приятное. Часто он приходил прямо с работы, из гаража, и, пока умывался, Юлька стояла рядом с мыльницей в руках или держалась за кргай полотенца. Она очень любит оказывать людям помощь.
Вдыхая исходящий от Татуни приятный запах бензина, Юлька спешила сообщить ему созревшие за день новости. Татуня переспрашивал, удивлялся, требовал подробностей. Юльку очень воодушевлял его горячий интерес к разговору.
Выждав удобный момент, она деликатно, между делом, спрашивала:
— А ты мне тевомунить купив?
— А это целиком зависит от поведения,— отвечал Татуня сдержанно.— Послушаем сначала, что нам бабушка скажет.
Юлька, посапывая, косилась на бабушку. Если бабушка не утерпит и насплетничает о Юлькиных грехах, Татуня нахмурится, начнет въедливо докапываться до самых неприятных подробностей да еще потребует, чтобы Юлька сама рассказала, как было дело.
В последнее время Юлька и Татуня чаще всего беседовали о новогодней елке. Вообще о елках у Юльки было самое туманное представление. Она знала, что елки в совхозе не растут и за ними нужно ехать очень далеко, в какой-то Плотниковский бор. Знала, что елку нужно украшать, а потом звать в гости ребятишек. А вообще елка — это значит праздник.
Для Юльки елка — праздник особенный, потому что с утра начнется Новый год, а после обеда — Юль-кино рождение. Юльке есть чем гордиться. Не у каждой девчонки так получается, чтобы родиться в один день с Новым годом.
И вот необычный, долгожданный праздник испорчен. Завтра Новый год, а елки нет. Еще вчера за елками отправили машину, но как назло поднялся буран, и о машине ни слуху ни духу.
Бабушка с утра до ночи сердится, шипит на маму, а когда мама уйдет, сама же начинает потихоньку плакать.
А вчера вечером, когда Юлька хотела на сон грядущий немножко покапризничать, бабушка вдруг закричала не своим голосом:
— Замолчи сейчас же! У-у-у, порода постылая. Могла же так в проклятого уродиться!
Слова были непонятные, но какие-то очень нехорошие. Юлька испугалась и уже по-настоящему тихонько заплакала. Подскочила мать, унесла ее в комнату и там в потемках, притиснув Юльку к груди, шептала, уткнувшись губами ей в макушку: — Ты моя... ты моя... и не надо никого, и пусть уезжают, и пожалуйста.
Потом пришла бабушка, и они стали плакать все , вместе. Юлька хотя и не поняла, в чем дело, но с удовольствием поплакала за компанию.
Но самое главное заключалось в том, что исчез Татуня,
Когда Юлька, прождав его напрасно два вечера, пристала с расспросами к бабушке, та вдруг ни с того ни с сего рассердилась;
—Иди к мамаше своей, у нее спрашивай! Умные все уж очень стали. Подумаешь, королевы какие гордые! Счастье само в руки лезет, так нате — не надо нам! Который стоящий, самостоятельный человек, так они его от себя гонят.
Накануне, перед тем как исчезнуть, Татуня засиделся у них допоздна. Бабушка, укладывая в горнице Юльку, тихонько прикрыла дверь на кухню. Татуня с матерью говорили полушепотом, видимо, чтобы не мешать Юльке и бабушке спать. Бабушка лежала рядом с Юлькой, дремотно постукивала ее ладонью по . спине. Уже засыпая, Юлька смутно услышала сорвавшийся с полушепота сердитый Татунин голос:
— Да пойми ты, дуреха, ну как мне ее не любить, если она твоя?!
Бабушка перестала посапывать, и Юлька почувствовала, как она притаила дыхание. Юлька хотела удивиться, хотела о чем-то спросить бабушку, но не успела, уснула уже окончательно. Спала и не видела, как, тихонько поднявшись, стояла бабушка у двери, вслушивалась, ловила обрывки приглушенных фраз.
— Не можешь ты ее любить, это тебе, пока она маленькая, кажется, что ты ее любишь,— горестно и упрямо, почти на полный голос говорила мать.— И характер у нее противный, и вообще я зарок дала: пока не вырастет, буду жить не для себя, а только для нее, раз я перед ней виновата...
— ...Глупая ты, ни перед кем ты не виновата,— сердито рокотал Татуня.— Это мы все виноваты, что с тобой такое получилось. Не смей себя унижать и всяческие пакости на себя наговаривать! Сама извелась и меня измучила. Дурак ты мой рыжий, все равно же я от тебя не отступлюсь!
После того вечера Татуня больше не показывался.
И вот теперь ни Татуни, ни елки. На улице метель, носа не высунешь. Бабушка злая, и мама домой не идет. Орать больше не хочется, все равно, кроме шлепков, ничего доброго не дождешься. Бабушка рывком окатила Юльку чистой водой и вдруг замерла с распяленной на руках простыней.
В сенцах загрохотало, по полу проволоклось что-то громоздкое, шумное, и вот он — здравствуйте! — Татуня, весь в снегу, сизый от мороза, а из-за плеча выглядывает мама Зоя, румяная-румяная, а глаза... ну сразу видно, что у человека все зажило и больше нигде не болит.
— Закройте ребенка! — испуганно кричит Татуня.— Я же целый вагон мороза притащил!
Бабушка набросила Юльке на голову простыню, выхватила ее из ванны. Ноги и все прочее у Юльки голое, а голова и руки окутаны простыней. Бабушка топчется с ней около ванны и радостно кудахчет:
— Господи! Да откуда же ты свалился-то? А бабы говорят: «Уволился Сан Палыч, его уже давно в город сманивают, вот в город, наверное, и подался».
— Здравствуйте вам! — удивился Татуня.— Дурак, что ли, Сан Палыч от Юлькиных именин кудато подаваться? Б город я за запчастями ездил, а там не скоро вырвешься. Елку хотел на базаре купить, да не поспел. Пришлось в Плотниковский бор завернуть, я там еще с лета елочку облюбовал — закачаешься! А тут — буран, едва выбрался. Хотел уже было с зайчишками да с волчатами в лесу елку справлять, но никак нельзя: Юлька же дома ждет. Л па обратном пути еще в сельсовет заскочил, заявление в загс забросил.
— Бессовестная ты, Зойка! Что же ты надо мной-то мудруешь?! — говорит обиженно бабушка, бросив Юльку поперек кровати.
— Она, мамаша, ей-богу, сама не знала, что замуж выходит! — кричит из кухни Татуня, гремя умывальником.— Это я сам инициативу проявил, чтобы уж все к одному было: и Новый год, и дочкино рождение, и наше обручение.
Бабушка ворчит что-то сквозь слезы, а мама Зоя, как маленькая, хлещет Татуню по спине полотенцем.
— Это здесь какой голыш-загарыш лапами дры-гает? — говорит Татуня, помогая Юльке выпутаться из простыни. От него по-прежнему пахнет бензином и еще чем-то незнакомым, но удивительно приятным. Юлька еще не знает, что это запах морозной хвои, что так пахнет ее новогодняя елка.
— Ты насовсем приехал? Ты больше никуда не уедешь? — спрашивает она тревожно, отирая ладошками прилипшие ко лбу густые мокрые волосы.
— Никуда я больше от тебя не уеду,— говорит Тятуня, неумело натягивая на Юльку рубашонку.— Сейчас мы с тобой с морозцу чаишко похлебаем и начнем елку украшать. Праздник отгуляем, а как дорогу расчистят — поедем на «Победе» в сельсовет в гости. Мамку тоже, пожалуй, с собой прихватим, ладно? И вот какой у нас там чудесный фокус-покус получится: войдет в сельсовет один Колмаков, Сан Палыч, а выйдут трое — и все Кол маковы. Здорово!
Очень хорошо получается, когда говорят и смеются все враз. Юлька топает ногами и визжит упоенно, насколько хватает голоса.
— Юлька! Замолчи, сумасшедшая, оглушила! — кричит бабушка, зажимая уши.— Ну вылитая мать, прямо капелька в капельку! Зойка маленькая-то точно такая же визгуша была!
|
