Как мы разошлись? А мы не расходились. Виктор был на практике, я сложила в чемодан свои тряпочки, забрала в техникуме документы и уехала. Вот и все. Дальше вы сами знаете. Полгода поработала — и в декретный. Родила себе Илюшечку-душечку и живу-поживаю, добра наживаю. Ладно. Вы Илюхе моему вроде бабушки, я расскажу, чтобы вам разные трагедии не мерещились. Не было никаких трагедий. Все очень просто получилось. Я в деревне была, практику проходила в сельской библиотеке. Схватила воспаление легких. Девчонки Виктору написали, он примчался... Выписалась я из больницы, и мы там же, в деревне, поженились. Мы с ним два года дружили, а жениться порешили, когда он институт окончит. Я должна была за это время закончить техникум, начать работать и заочно учиться в Московском библиотечном. А тут взяли и поженились. Я очень тяжело переболела. Виктор со страху чуть с ума не сошел. Он и говорит: «Ксанка, убедилась? Нельзя нам больше друг без друга..,» Ну, и поженились. Он написал матери письмо. Хорошее, большое письмо. И я сдуру подписалась — «ваша Ксана». Она не отве тила. Виктор меня успокаивал: «Не думай ни о чем. Мама у меня умница. Она тебя полюбит, когда поближе узнает». Он ее очень уважал. И верил ей во всем. Отец его Илья Дмитриевич в Берлине погиб, перед самой победой. А Виктор у нее один-единственный, Он мне несколько раз говорил: «Мама мне всю жизнь отдала...» Свекровь моя — хирург. Очень хороший хирург. И вообще она на все руки мастерица. Хозяйка прекрасная, и пианистка, и рукодельница. Ее художественные вышивки даже в Москве на выставке прикладных искусств экспонировались. Ну, вот, приехали мы. Вышла она в прихожую. А я после болезни — пугало огородное. Длинная, худющая... глаза по ложке, нос торчит. Виктор держит меня за руку и говорит: «Мама, знакомься. Это моя Ксюша». Обычно он меня Ксанкой звал, а Ксюшкой... ну, это только для нас двоих. Смотрит она на меня и молчит. Потом перевела вгляд на Виктора. Лицо спокойное, каменное, а в глазах... отчаяние и жалость. Понимаете? «Несчастный мой Виктор...» Вот что у нее было в глазах. Потом она все же подала мне руку. И сказала тихо так... с расстановкой: «Здравствуйте... Ксюша». Вот так и началась наша семейная жизнь. Мой медовый месяц. Обращалась она ко мне не часто. Вообще я для нее вроде как не существовала. Живу рядом, дышу, и в то же время будто меня не было и нет. А обращалась всегда очень вежливо и только на вы: «Пожалуйста, Ксюша», «Будьте добры...» Мне хотелось разгрузить ее от домашней работы, чтобы не быть обузой, но в первые же дни выяснилось, что я ничего не умею делать... Даже посуду мыть она мне не доверяла... Возьмет тарелку или стакан и так брезгливо ошпарит кипятком. Возьмусь за какое-нибудь дело, она подойдет и вежливо, без раздражения: «Не нужно, Ксюша. Прошу вас, не нужно. Идите к себе». Только пол мыть мне разрешалось, позднее до стирки допустила. Я и тому рада была... В общем, чув ствовала я себя, как привезенная из деревни неумеха-горничная... Ксюша. Только та и разница, что неумелых горничных барыни обучают, а меня она обучала на особый лад. Как-то я взяла щетку, надо было Виктору костюм почистить, ,и забыла сразу на место положить. Она положила щетку на полочку и говорит: «Я попрошу вас, Ксюша, без разрешения мои вещи не брать и в мое отсутствие в комнату мою не входить». Вот так вот вежливо и культурно учила она меня уму-разуму. Несмотря на пятьдесят с лишним лет, она еще очень красивая была. Одевалась элегантно, следила за собой. Изящная... Умная... Умелая. А я, честное слово, даже понять не могу, что тогда со мной происходило. Я тупела в ее присутствии, становилась неуклюжей, косноязычной, была совершенно бессильна против ее. тактики. К ней часто приходили в гости ее давние приятельницы. Такие же интеллигентные, воспитанные, остроумные. Беседуют в столовой, негромко, вспоминают какую-то медсестру Валю, уволенную из их клиники. Моя свекров ушка, Калерия Анатольевна, говорит грустно, сожалеюще: — Просто она была до ужаса бездарна... Между прочим, в народе этих несчастных людей называют никчемушными. За что ни берется, все получается тускло, неловко, некрасиво... Потом они начинают спорить о женской обаятельности. — Юлечка, дорогая, дело не в красоте. Возьмите Нину Аркадьевну: и носишко вздернут, и рот великоват, а в целом прелесть. Это опять же она говорит, Калерия Анатольевна. — Женская обаятельность... трудно определить, из каких элементов она слагается. Сочетание изящества, врожденной женственности с острым, живым умом, чувством юмора... Нет, нет, дорогая моя! Разумеется воспитание играет огромную роль, но никакая внеш няя культура, никакой диплом и даже ученая степень не могут компенсировать этой... я бы сказала, женской неполноценности. Они рассуждают о своих делах, о незнакомых мне женщинах, но я-то понимаю, что все эти откровения адресованы мне. Что это я никчемушная, от рождения лишенная женского обаяния. Я тогда еще не понимала, что это враг. Умный и беспощадный. Она боролась за Виктора. Осторожно и последовательно ставила меня перед ним в глупое, нелепое положение. Она сажала меня в калошу, чтобы «раскрыть ему глаза», показать, насколько я неполноценна и как человек, и как женщина. А я была совершенно безоружна... Но я не хотела сдаваться. Решила научиться всему, что умеет она. Стала посещать музыкальный кружок, украдкой изучала «Книгу молодой хозяйки», начала втихомолку рукодельничать. Как-то я забыла в столовой свою начатую вышивку. Калерия Анатольевна пришла вечером с приятельницей. Развернула мое рукоделие и прижала ладонь к губам... Понимаете? Чтобы не обидеть меня своим смехом! Хотя она прекрасно видела, что я стою в дверях, за ее спиной: «Боже! Дорогая, взгляните на этот шедевр! » Я спряталась за дверью. Как они хихикали, как потешались надо мной! Вечером я выбросила несчастную вышивку в печь. Приехала к ней из Новосибирска погостить двоюродная сестра. Привезла показать своих молодоженов — сына и невестку Оленьку. Ничего в этой Оленьке не было особенного. Пухленькая, беленькая,.. Просто она была очень счастливая. Свекровь она называла мамой... Калерия Анатольевна любовалась каждым ее движением, смеялась каждой шутке. Вечером Виктор и Оля сели за пианино, стали играть в четыре руки. Калерия Анатольевна вдруг поднялась и торопливо пошла к двери. На пороге остановилась и через плечо посмотрела на Виктора... Если бы вы видели, какое у нее было лицо, какие глаза! Слов-но,он.на кресте был распят. К столу вернулась с крас- опухшими глазами. Оказалось, что она тоже плакать... Виктор? Не знаю. Или он не замечал, или не хотел замечать. Слишком уж он был уверен в ее порядочности, в ее благородстве. За все время она не обидела меня ни одним резким словом, ни разу голоса не повысила. На что я могла ему жаловаться? Что она барыня, а я... Ксюша? Что я тупею и цепенею от одного ее взгляда... становлюсь идиоткой. Что я боюсь и ненавижу ее... Я знала, что он меня любит, но он и ее любил... он был убежден, что она не способна на подлость. Он говорил: «Мама по своему характеру человек очень сдержанный. Она не переносит сентиментов и всяких там эмоций, но она очень добрая... Она должна к тебе присмотреться...» Весной, перед самыми экзаменами, я узнала, что беременна. Виктору я не сказала. Обдумала все в, одиночку. Решила, когда он уедет на практику, лягу в больницу. И все. Думала, никто ничего не узнает. А она, оказывается, сразу догадалась. И тоже ждала, когда Виктор уедет. Когда он уехал, она написала мне письмо. Храню как память «о счастливых» днях своего коротенького замужества. И как... оправдательный документ... Заучила от слова до слова, на всю жизнь, как молитву. Закрою глаза — каждую буковку вижу... Прослушайте и оцените... Какой слог! Лаконичность... сдержанность. И никаких сентиментов. «Я не могу говорить с вами лично, это было бы слишком тяжело и для вас и для меня. Вы видите в ребенке средство навсегда приковать к себе несчастного Виктора. Вы знаете, что, как порядочный человек, он ради ребенка принесет себя в жертву. Подумайте и взвесьте все. Неужели за юношескую ошибку он должен рассчитываться такой дорогой ценой? С его одаренностью, с его интеллектом семья означает его духовную гибель. Я не хочу вас оскорбить. Но я слишком хорошо знаю Виктора. Настоящее чувство придет к нему значительно позднее. Он не созрел, чтобы не только отцом, но и мужем. И вы, в этом уже достаточно убедились...». Прочитала я это лишенное сентиментов письмо, быстренько собралась и, не прощаясь, отбыла в неизвестном направлении... на край света, за тридевять земель. Виктору в надежном месте оставила записку: «Ка-лерия Анатольевна считает, что ты не созрел для роли мужа. Созревай, я подожду. Сейчас искать меня не пытайся. Я не вернусь. Убедишься, что я тебе нужна, найдешь. Но не спеши. Созревай, я буду ждать. Ксения...» А в больницу я не пошла. От Виктора я временно-отреклась в пользу свекрови. И хватит с нее. А Илюшка мне самой нужен... Мне без него нельзя...
| 