Мама

НАКАЗАНИЕ
...Дивный рассказ одной слепой почтенной старицы Валентины Николаевны Добровольской о себе самой... «Мы хорошо были знакомы с семейством городничего, жена которого была светской женщиной и очень любила светские удовольствия. Она задумала устроить домашний спектакль, в числе прочих она пригласила и меня участвовать в этом спектакле. Я изъявила свое согласие, не спросив предварительно согласия своей матери. Мать осталась очень недовольна моим своевольным поступком, зато отец мой был очень рад этому приглашению. У отца с матерью было много споров и пререканий из-за этого спектакля. Отец наконец сказал с раздражением моей матери: «Твои монастырские уставы окончательно выводят меня из терпения». Долго продолжались эти пререкания, наконец мать махнула рукой и сказала со слезами: «Делай, как сам знаешь, когда тебе неприятны мои убеждения и взгляды».
Эти семейные неприятности сильно подействовали на мою покойную мать, и она назавтра слегла в постель, так как была очень слабого здоровья. День спектакля был назначен, как хорошо помню, на 30 сентября. Когда я отправлялась на спектакль и подошла проститься смамой, она взглянула на меня таким печальным взглядом, что мне сделалось как-то крайне неловко, и я потупилась. Она тихо-тихо сказала, чтобы не слышал отец: «Валя, завтра великий праздник Покрова Пресвятой Богородицы, а ты идешь играть в спектакле; подумай, кого ты будешь утешать своей игрой и своим веселием?» Я увидела слезы на лице матери. Я стояла неподвижно — слова матери поразили меня, но оклик отца: «Я тебя давно жду, иди» - вывел меня из оцепенения. Я хотела поцеловать маму, но она отстранила меня рукой... Я не помню, как вышла из дому и села в экипаж. Когда мы с отцом приехали в дом городничего, то там собралось уже много из приглашенных гостей. Зал был блестяще освещен, в воздухе стоял веселый говор и смех, музыканты настраивали свои инструменты... Я прошла в уборную».
Валентина Николаевна утерла катившиеся слезы, глубоко вздохнула и продолжала: «Но вот занавес взвился... И я вступила на сцену... Я была одета в легкое газовое платье. Я стояла близко к кулисам... Вдруг платье мое вспыхнуло от упавшей на него свечи, и я была объята пламенем... Я лишилась чувств. Можете представить, какой переполох произошел среди присутствующих в театре? Я тотчас же была вынесена на руках и отправлена домой. Когда я назавтра пришла в сознание и открыла глаза, то увидела доктора и фельдшера, которые бинтовали мои руки, на лице моем была вата, пропитанная какой-то мазью; я чувствовала нестерпимую) боль в лице, шее и руках, которые были сильно обожжены.
Не буду много распространяться о моей болезни: четыре месяца я не могла вставать с постели. Несчастье, случившееся со мной, уложило и мать мою в постель — она сильно хворала, так что все отчаивались в ее выздоровлении, а отец был близок к умопомешательству. Я же, лишь только немного пришла в сознание, попросила позвать священника, который меня исповедал и причастил Святых Таин. Спустя полгода с отцом сделался апоплексический удар - он скоропостижно умер. А я хотя выздоровела от ожогов, но чувствовала сильную боль в глазах, а через некоторое время совершенно ослепла. На первых порах моя слепота приводила меня в полное отчаяние, но потом я успокоилась, признав эту слепоту наказанием от правосудного Бога за мое непочтение к великому празднику. В этом несчастье я усматриваю милость Божию, ведущую меня, многогрешную, ко спасению. Не постигни меня это несчастье, я, может быть, погибла бы в круговороте светской жизни, предаваясь греховным удовольствиям. Теперь только, наказанная и вразумленная Господом, я вполне уразумела слово Божие, которое говорит, что не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда... Не для нечестивого ли гибель, и не для делающего ли зло напасть? (Иов. 31, 3).
Мы вообще любим полагать в возглавие своей безпечности о своем спасении безмерное милосердие Божие, забывая при этом о правосудии Божием. Мы совершенно забываем, что Бог милосерд, но всякий день строго взыскивающий; Он милосерд, но правосуден, никому не заповедал поступать нечестиво и никому не дал позволения грешить, ибо милосердие и гнев у Него и на грешниках пребывает ярость Его. Эти слова Священного Писания говорила мне перед своей смертью моя покойная мать, а потому они глубоко запечатлелись в моем сердце».
Так закончила свой печальный рассказ Валентина Николаевна, набожно перекрестившись несколько раз и утирая слезы, катившиеся по ее лицу. Воистину поучителен сей рассказ старицы для родителей, особенно нынешнего времени, когда сами отцы и матери под праздники предаются непомерному веселью и чад своих влекут с собой часто на нескромные зрелища, а в день праздничный вместо посещения храма спят до полудня или с жадностью предаются разного рода невоздержанию. Где во всем этом вера? Где жизнь по вере? Нет, это не по вере жизнь, а по своим прихотям. А между тем как часто все это встречается! Как часто вера многих из христиан заключается только в звании христианина. От других иноверцев его отличает только ношение креста на груди, а жизни чистой и святой, строгих и высоких правил, честности, смирения, любви, целомудрия - всего этого не ищите и не требуйте. У некоторых мало остается и внешних признаков их принадлежности к Церкви, В храмы не ходят, садятся за стол - не молятся: говорят, стыдно, не принято,мол, крест нужно в сердце носить, а то забывают, что от избытка сердца говорят уста (Мф. 12, 34), — что есть в сердце, то просится непременно и Наружу. Так дух христианский, которым должно бы быть проникнуто в нас все: и слова, и поступки, — этот дух более и более изгоняется из общества духом времени. Вместо него получают простор житейские расчеты, личные выгоды, самолюбие, своекорыстие - и они-то по большей части движут и управляют жизнью христианина. Закружились мы, грешные, в суете житейских попечений. Молиться Богу как должно нам недосужно, сходить в церковь некогда!.. А придет же этот грозный час: хочешь не хочешь, а надо будет умереть...
Архимандрит Кронид (Любимов). Беседы и проповеди. В 2 т.- Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1998. Т. 1.

ЧУДО С ПАРАШЮТОМ
В Бога я не верил. Когда наступило время сборов в армию, моя мать, часто ходившая в церковь и молившаяся за меня, дала мне бумажку с написанной на ней молитвой и сказала: «Сынок, пусть она всегда будет с тобой». Впоследствии я узнал, что на бумажке был 90-й псалом. Служить мне выпало в десантных войсках. В армии не разрешают иметь лишнее в карманах, и я зашил молитву в подкладку гимнастерки у левого плеча.
Первый прыжок с парашютом.
Не забуду того мгновения, когда, провалившись в бездну воздушного пространства, я дернул кольцо, и... парашют не раскрылся. Я дернул кольцо запасного парашюта — он тоже не раскрылся.
Земля стремительно приближалась.
В эти считанные минуты я не мог, естественно, достать из гимнастерки мамину молитву и прочитать ее. Поэтому я только хлопнул по тому месту, где она была зашита, и закричал: «Господи! Спаси меня!» В ответ мне захлопал раскрывающийся парашют.
Потом будет все: расспросы начальства и друзей, мамина радость и мамины слезы, но прежде чем я опустился на землю, я дал себе слово поступить в семинарию. Впоследствии, окончив семинарию, я поступил в монастырь, теперь я иеромонах.
Просите, и дано будет вам: Непридуманные рассказы о чудесной помощи Божией. — Клин, 2999.

ОБРАЩЕНИЕ ОФИЦЕРА
Знала я одну семью, в которой была благочестивая мать и молодой сын-офицер. На службе он, забыв Bora, повел разгульную жизнь. Мать, сколько ни пыталась, не могла на него повлиять и лишь усердно молилась Божией Матери о спасении его души.
Умирая, она позвала к себе сына и просила дать ей слово исполнить ее последнюю волю. Сын согласился. Мать заповедала ему после ее похорон пойти в церковь и приложиться к чудотворному образу Царицы Небесной.
Как громом поразила сына эта просьба умирающей матери. При его тогдашней разгульной жизни и настроенности души исполнение этой просьбы казалось ему чем-то ужасным, так как вера в нем погасла еще не совсем и он понимал, что такое кощунство.
Мать умерла. Несмотря на глубину падения и ужас перед святыней, сын не считал возможным нарушить слово офицера и заставил себя пойти в церковь.
Словно буря поднялась в его душе, и чем ближе подходил он к церкви, тем труднее становилось ему идти. Но чувство долга, сохранившееся в нем, заставило его дойти до церкви. Он увидел ту икону Царицы Небесной, к которой он должен был приложиться. Пот выступил на его лице, и он не мог сдвинуться с места. С большим усилием сделал он шаг вперед и снова остановился. Расстояние до иконы в несколько шагов он преодолел лишь через час, и когда наконец, собрав остатки сил, он приложился к иконе, то тут же упал без чувств.
Когда пришел в себя, он был уже другим человеком. Как пелена спала с его глаз. Он увидел всю глубину своего падения и всю горечь, которую причинял матери.
Он совершенно изменил свою жизнь, стал посещать церковь и горячо молиться о прощении своих грехов и об упокоении души своей матери, молитвами которой была спасена его душа.
Просите, и дано будет вам; Непридуманные рассказы о чудесной помощи Божией. — Клин, 1999.

СЕРДЦЕ МАТЕРИ
В Ставрополе с протоиереем Петром (Сухо-носовым) произошел необыкновенный случай. К батюшке пришла женщина с просьбой навестить и причастить ее умиравшего сына-офицера, оставила записку с адресом. Отец Петр отправился по указанному адресу и нашел тяжело больного человека, который действительно оказался офицером. Больной встретил священника с неприязнью и сказал, что никого не приглашал. Удивленный батюшка показал ему записку. Офицер узнал почерк своей мамы. Отец Петр заметил на стене женскую фотографию, узнал в ней вызвавшую его причащать больного и указал на нее страдальцу. Офицер был поражен: запечатленная на
фотографии женщина была его матерью, скончавшейся три года назад. С трудом уговорил его батюшка исповедаться и причаститься. Вскоре тот человек умер.
Крест - дверь райская: Кавказский ноеомученик протоиерей Петр Сухоносов, убиенный в Чечне. - М., 2000.

МАМА
...В моей молодости у меня не было той близости с мамой, какая была у нее с другими детьми. Я частенько ее огорчал. О своем безобразном поведении я вспоминал впоследствии с глубоким раскаянием и стыдом.
В годы юности у меня было много друзей, хотя я не отличался ни находчивостью, ни разговорчивостью. Но людям нравилось даже мое молчаливое присутствие рядом с ними. В студенческие годы я часто отлучался из дома на два, на три дня подряд. И мне даже в голову не приходило предупредить маму, с кем я и где. А ведь шел 1905 .год, это было безпокойное и опасное время. Бывало, придешь к товарищу, а он скажет: «Алька, поедем по Волге до Нижнего». Я охотно соглашался и исчезал из Москвы дней на пять, даже не зайдя домой. Что должна была пережить и передумать мама, безпокоясь за меня, - это мне и в голову не приходило. Когда наконец я появлялся дома, то не слыхал от нее ни одного упрека. Мама, бывало, только кротко скажет: «Саша, ты опять пропадал. Я так за тебя молилась».
...Лето 1912 года я провел в Николаевке Екатеринославской губернии — в имении моего университетского товарища. Маме я, по обыкновению, сказал об этом очень кратко, что уезжаю к товарищу, даже не оставил адреса.
В Николаевку съехалось в это лето много учащейся молодежи, и казалось, что жизнь там - сплошное удовольствие. Но окончилось все это катастрофой. Жандармский ротмистр Луганска начал дело о Екатеринославской социал-демократической организации, в принадлежности к которой он подозревал всю нашу студенческую компанию. В ночь на 5 августа почти все мы были арестованы, и вместе с другими я был заключен в Луганскую тюрьму.
В это время мама лежала больная в Москве. Больше недели она была совершенно обезси-ленной, ничего не ела, и ее состояние страшно тревожило находящуюся около нее Варю. Когда домой пришло известие о моем аресте, Варя окончательно растерялась. Первое, о чем она подумала, - скрыть все от мамы. Но это оказалось совершенно невозможно. Взглянув на Варю, она спросила:
- Что случилось?
- Саша арестован.
- Дай мне мое платье!
- Мама, что ты хочешь делать? - с ужасом спросила Варя.
- Дай мне платье!
Мама встала, оделась... На другой день она уехала в Луганск.
В Луганской тюрьме я пробыл больше четырех месяцев, и все это время мама была близ
меня. Она очутилась в чужом городе, среди незнакомых людей.
Она не знала ни моих отношений со всеми этими людьми, ни причин моего ареста, но терпеливо и мужественно искала, узнавала, уясняла для себя и, когда поняла, что дело для меня может кончиться плохо, бросилась в Петербург. Там она добилась приема у Макарова (Макаров Александр Александрович /1857-1919/ - министр внутренних дел и шеф Корпуса жандармов, министр юстиции. -Сост.} и сделала то, что может сделать только мать, спасающая свое дитя: в разговоре с ним она нашла такие слова и доводы, что убедила его в моей невиновности.
— Хорошо, — сказал он, — я вам верю. Мы освободим из тюрьмы вашего сына и выделим его дело из общего. Но оставить его совсем без наказания мы не можем. Мы дадим ему высылку на два года. Пусть это послужит ему уроком, чтобы в будущем он был более осмотрительным при выборе знакомых. Город вы выберите сами.
Мама назвала Бердянск.
— Бердянск не годится, это приморский город, — сказал министр. Затем он, подумав, согласился: - Ну хорошо, я сделаю вам исключение. Пусть будет Бердянск.
Я, конечно, ничего этого не знал, томился в тюрьме и не представлял, чем и когда все это кончится. В тюрьме я заболел и окончательно подорвал свое здоровье глупой трехдневной голодовкой. Состояние мое было ужасное, и единственно, в чем я находил поддержку, — это в молитве. 9 декабря, в день праздника иконы Божией Матери «Нечаянная Радость», дверь моей камеры открылась в неурочное время. Вошел надзиратель.
— Ну, Добровольский, собирай вещи, пойдем на освобождение.
Я смотрел на него, не понимая. Я что-то брал, что-то складывал, но все падало из рук. Надзиратель терпеливо ждал. Наконец я собрался. Ворота тюрьмы открылись, и я в сопровождении солдата пошел в полицейское управление города. Что я чувствовал? Все мне казалось каким-то особенным. Деревья, небо, дома - все будто перенесено из рая. Всех встречных мне хотелось спрашивать, как Липе в чеховской повести «В овраге»: «Вы святые?»
Наконец мы пришли в полицейское управление. Меня отвели куда-то вниз и заперли в едва освещенном подвале с решетками на окнах под потолком. Я сел на нары и стал ждать, что будет. Я был очень слаб, потрясен и безпомощен. Шло время. Наступала ночь. Я уже думал как-нибудь пристроиться на нарах и уснуть. Вдруг дверь отворилась:
- Кто здесь Добровольский? Идите наверх.
По ступенькам деревянной лестницы я пошел за городовым. Дверь открылась. Что это? Среди канцелярских столов и ярких ламп прямо передо мной стояла мама - в ее серенькой, такой привычной мне тальмочке, в наколке с черными лентами.
— Мама! Моя родная, милая мама!
- Погоди, Саша, - обняла она меня, - у тебя, наверное, даже креста нет на шее. Пусти!
Она расстегнула на мне ворот, благословила и надела заранее приготовленный крестик на цепочке... Так произошло мое второе рождение. Мама, не медля, увезла меня из Луганска. Освобожденный на определенных условиях, я не имел права оставаться в Екатеринославской губернии. Мама выбрала Славянск, ближайший к Луганску город по железной дороге, в соседней Харьковской губернии. Она оплатила проезд туда и обратно полицейскому, который должен был меня сопровождать. За какой-нибудь час все было улажено, и мы оказались в вагоне. Поезд мчал нас в Славянск.
В Славянске мама прожила со мной безотлучно два месяца. Мы ждали бумагу из Петербурга с разрешением поселиться мне в Бердянске. По получении ее мама поехала со мной в Бердянск, сняла для меня комнату, все устроила, и вот наступил день, когда она сказала:
- Сашенька, теперь я должна уехать. Я с плачем упрашивал ее остаться:
- Мамочка, не уезжай!
- Саша, — уговаривала она меня. — Будь же мужественным, подумай. Ведь я все бросила. Ты знаешь, Манечку нельзя оставлять одну даже на день, а она без меня уже полгода. Варя, наверное, сбилась с ног. Квартира брошена, все пришло в расстройство. Зачем ты плачешь и терзаешь мое сердце? Ведь все хорошо. Через два месяца к тебе приедет Варя. А я буду с тобой всегда в моих молитвах к Господу и Царице Небесной.
Добровольский А. Даст Господь по сердцу твоему... -Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1998.